Новости культура Россия - iCity.life Кемерово

Всадники, дикие, но благородные, выкрикивающие свои боевые песни. Инопланетяне-гуманоиды с мощными выступающими надбровными дугами делают то же самое. Их язык, грубый, резкий и гортанный — такой же воинственный и устрашающий, как и их оружие. Но дотракийский язык «дотракон» из «Игр престолов» и клингонский язык из «Звездного Пути» — это еще и ярчайшие явления, появившиеся в результате особой трудоемкой работы интеллектуалов-одиночек: эти языки искусственные. В период до 1914 года в моду вошли такие «международные вспомогательные языки» как эсперанто, и с тех пор появление дотракийского языка впервые превратило процесс создания языков в необычайно интересное и увлекательное занятие.

В отличие от эсперанто дотракийкий и клингонсий языки были созданы не как вспомогательное коммуникативное средство. «Гамлета» прочитать на клингонском, конечно, можно, но этот язык был придуман исключительно для того, чтобы создать в «космической опере» — научно-фантастическом произведении — атмосферу реальности. Так же, как и в дотраконе, в клингонском языке грамматика и его обширная лексика далеко не так важны, как его система звуков — отчетливых, выразительных и запоминающихся. «Красота звучания» является главной особенностью более поздних изобретений Дж.Р.Р. Толкина (J R R Tolkien), без которого, наверное, не появилась бы сама идея создания дотракийского и клингонского языков. Во «Властелине колец» мы читаем элегии на эльфийском (“Ai! Laurië lantar lassi súrinen…”), боевые кличи на языке гномов (“Khazâd ai-mênu!”) и оскорбления на языке орков (“Uglúk u bagronk sha pushdug Saruman-glob búbhosh skai”).

В качестве лингвистического аналога главного героя романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», наделенного особым даром чувствовать запахи, Толкин хотел объединить «в одном флаконе» «ароматы», суть различных языков. Именно поэтому — а еще потому, что он понимал, что для «дальнейшей жизни» языков им нужна мифология или культурная среда — и появилось «Среднеземье». Но своими экспериментами с конструированием языков и созданием мифологии он занимался более двадцати лет, и лишь потом в «Хоббите» появилось несколько имен и названий на языке, который он назвал «синдарин»: Эрлонг, Гондолин, Оркрист.

Лишь благодаря лекции, прочитанной им в Пемброк-колледже Оксфордского университета в 1931 году, мы можем познакомиться с его размышлениями при конструировании языков. Начиная с самого названия лекции — «Тайный порок» (A Secret Vice) — и дальше в тексте он выдает в себе чувство некоей неловкости: «Возможно, я похож на курильщика опиума, который ищет любых оправданий — этических, медицинских, творческих — для своего пагубного пристрастия».

Действительно, эта страсть жила очень долго. Хотя авторы этого нового литературно-критического сборника относят начало его увлечения к подростковым годам, сам Толкин одному из своих собеседников говорил, что начал увлекаться конструированием языков лет в восемь-девять. Его лекция представляет собой убедительное оправдание его «хобби», а с учетом комментариев, написанных Димитрой Фими (Dimitra Fimi) и Эндрю Хиггинсом (Andrew Higgins), становится совершенно ясно, что изобретение языков является на удивление распространенным занятием. «Тайный порок» — это невероятно увлекательный и захватывающий текст, открывающий этот вид творчества всем тем, кто с ним не знаком.

Толкин пишет, как в годы Первой мировой войны, «томясь от скуки» во время какой-то лекции в армейской палатке, он услышал слова сослуживца, который сонно и мечтательно произнес: «Да, пожалуй, я выражу винительный падеж префиксом!» Была ли эта сцена выдумана Толкином, или нет, но она описана прекрасно — будто всплывает из памяти автора. «Как далеко продвинулся он в своих трудах, я не знаю. Быть может, его разорвало в клочья в тот самый миг, когда он остановился на каком-нибудь особенно соблазнительном способе выражения сослагательного наклонения… Увы, войны не способствуют таким развлечениям».

Первый искусственный язык, который описывает Толкин — «анималик» («животный язык» или «зверин»), был некогда создан двумя двоюродными братьями, и в нем фраза “Dog nightingale woodpecker forty” («Собака соловей дятел сорок») означает “You are an ass.” («Ты — осел»). Толкин ведет нас от этого простого звукозаменяющего «шифра» к жаргонам вроде детской «поросячьей латыни» (“Ellohay, owhay areyay ouyay?” — “Hello? How are you?), а затем к языку следующего уровня «невбош» («Новая чушь»), в создании которого он участвовал в подростковом возрасте, придумывая «новые» слова путем модификации звуковых групп латинского и французского языков. Он отмечает, что несколько слов на невбоше были просто придуманы — это были звуковые группы, которые казались подходящими для обозначения значений. Это привело Толкина к «звуковому символизму», идея которого заключается в том, что, даже не считая звукоподражательных слов, мы естественно связываем определенные звуки с определенными значениями.

Авторы новой книги приводят короткий очерк, в котором Толкин выдвигает убедительные аргументы против этой идеи, но затем окончательно подтверждает свою уверенность в ее (недоказуемой) правильности. Как-никак на основе этого метода он создавал словарный состав своих эльфийских языков. В книге даже коротко упоминается до этого не известный язык, созданный Толкином — напоминающий (по его словам) названия из «Путешествий Гулливера» (Блефуску, Бробдингнег). Самое удивительное в этом языке, как считал сам Толкин, это его уродство.

Тот язык очень далек от тех элегий на эльфийском, которые он приводил в качестве примера абсолютной законченности искусственного языка. Толкин излишне критичен, отмечая, что «им свойственна — с точки зрения сторонней холодной критики — „излишняя красивость″ … хотя их истинный смысл, наверное, банален, и им не хватает того, что требуют критики — прямоты, смелости и накала реальной жизни». Авторы издания напоминают нам, что это была эпоха, когда Гертруда Стайн (Gertrude Stein) призывала «убить» XIX век, когда Эзра Паунд (Ezra Pound) проповедовал идею «обновления». Примеры, приведенные Толкиным, сказочны по форме, но полагаю, что они в значительной степени были созданы благодаря именно той прямоте, смелости и накалу реальной жизни. Его пророческое стихотворение на эльфийском о «последнем ковчеге», переполненном бледными призраками, кричащими подобно чайкам (“Man kiluva kirya ninqe/oilima ailinello lute …”), наводит меня на мысль о госпитальном судне, на котором вывозили из Франции после битвы на реке Сомма больного окопной лихорадкой второго лейтенанта Толкина.

В издание включена не только лекция 1931 года, но и различные примечания, которые писал Толкин, работая над ее текстом. В книге собрано много всяких разных материалов, и в ней найдется что-то, что заинтересует и поклонников эльфийского, и тех, кому нравятся неожиданные сочетания на пересечении культур. Наглядным примером последнего является примечание, написанное Толкиным к части романа Джеймса Джойса (James Joyce) «Поминки по Финнегану» (Finnegans Wake), посвященной Анне Ливии Плюрабель (Anna Livia Plurabelle). Один из величайших мифографов и лингвистов-фокусников XX века пишет о другом — это же неистощимый источник! Толкин рассматривает проблему разделения «музыки» языка и его коммуникативных функций, но делает он это наспех, без привязки к тексту, рассуждая с самим собой и не навязывая своего мнения. Так что Толкин пишет о Джойсе туманно, явно что-то недоговаривая, а местами непонятно — что кажется и ироничным, и в то же время уместным.

Джон Гарт — научный сотрудник, занимающийся гуманитарными исследованиями в Институте Black Mountain Institute, штат Невада, возглавляемом Кэрол Хартер (Carol C Harter), при содействии фонда Беверли Роджерс (Beverly Rogers). Автор книги «Толкин и Первая мировая война» (Tolkien and the Great War), вышедшей в издательстве HarperCollins.